У корреспондентов проекта «Сноб» не было проблем с тем, чтобы разговорить Протоиерея Всеволода Чаплина – он как будто всю жизнь ждал, чтобы рассказать им о своей ­анти­советской юности, о любви к песням Псоя Короленко и о свойствах постной пищи

Соколова: Отец Всеволод, цель нашего прихода к вам – не упреки и не «наезд» на РПЦ. Наоборот, нам хотелось бы человеческого, неагрессивного разговора. Мы убеждены, что только узнавая друг друга, налаживая диалог можно достичь взаимопонимания, которое так необходимо сегодня церкви и обществу, особенно той его части, которую мы с Ксенией представляем. Мы хотели бы узнать вас не только как священнослужителя, но и как человека. Расскажите о себе.

Чаплин: Я – это десятое дело. Я вырос в понимании того, что о себе нужно думать и говорить в последнюю очередь. А то есть такие, вроде бы культурные, которые говорят, что заботиться нужно в первую очередь о себе. Я считаю, что это неправильно.

Соколова: И все-таки, расскажите, где вы родились? В какой семье? Как в церковь попали?

Чаплин: Я родился в неверующей семье. Мой отец был профессором, чистым технократом, хотя и не был членом коммунистической партии. Он был атеистом, не воинствующим, но слишком верящим в то, что наука и техника решают все проблемы человечества. После конца Советского Союза ему пришлось пережить тяжелую жизненную трагедию, на волне этой трагедии он и скончался. Мать – человек полуверующий, но не участвующий активно в церковной жизни, тоже из так называемой технической интеллигенции.

Соколова: Вы провели детство в Москве?

Чаплин: Да, родился в Москве. А в тринадцать лет пришел в храм и понял, что здесь и останусь. У меня не было крестика, чтобы носить, и я решил, что нужно купить крестик.

Собчак: Как это произошло?

Чаплин: Это был 1981 год…

Собчак: Как раз год моего рождения!

Чаплин: Я, так сказать, бывший «креативный класс», ставший консерватором несколько позже других, но, главное, вовремя.

Соколова: Какой это был храм?

Чаплин: Богоявленский Патриарший собор в Елохове, на Басманной, по-моему… Я начинаю уже забывать названия улиц.

Собчак: Возможно, вас что-то потрясло? Какая-то икона?

Чаплин: Нет, никакого рационала не было. Просто понял, что я – отсюда. Все смеялись над этим, когда я рассказывал. В первую очередь духовенство. О религии я знал в основном из атеистической литературы. Правда, я прослушал некоторое количество проповедей, которые меня не трогали. Это был «Голос Америки», который я начал слушать в восемь лет. Там отец Виктор Потапов тогда выступал вместе с Дмитрием Гудковым.

Фото: Федор Савинцев

Соколова: И что же вы сделали, когда поняли, что храм – это ваше?

Чаплин: Стал активно участвовать в церковной жизни.

Соколова: В смысле пришли к батюшке и сказали, что хотите помогать?

Чаплин: Тогда это было невозможно, даже крестить меня отказались без разрешения родителей в тринадцать лет.

Собчак: И как же вы крестились?

Чаплин: Спустя полгода, в Калуге, уже будучи достаточно верующим человеком, втайне от родителей. Потом я решил не вступать в комсомол, выйти из пионерской организации, что, к сожалению, не получилось. Мое требование о выходе оттуда не было воспринято всерьез, но я, по крайней мере, с учительской кафедры пытался проповедовать.

Соколова: По-моему, у вас был просто обыкновенный подростковый бунт против всего и вся.

Чаплин: Нет, никакого… riot не было. Было то, что я считал правильным.

Собчак: Как развивались события дальше? У вас появился новый круг общения?

Чаплин: Конечно, естественно. Тогда, в начале 80-х, в Москве сложилась субкультура молодых верующих людей, очень разных по менталитету. Был такой треугольник, даже, наверное, четырехугольник в районе Покровского бульвара в Москве. Он состоял из католической церкви, православной церкви Софийского подворья, баптистской церкви и синагоги. В целом это была диссидентствующая молодежь до сорока пяти лет. Самым молодым был я в свои тринадцать-четырнадцать. Мы перемещались между этими четырьмя культовыми зданиями, между разными ресторанами и пивными, а также подъездами, где распивалось определенное количество алкоголя. Люди были разных убеждений, вероисповеданий, спорили, были очень интересные дискуссии о богословии, о будущем России. Естественно, все ненавидели советскую власть, но все по-разному думали о том, как дальше Россия должна жить. Взгляды были от ультралиберальных до ультрамонархических.

Фото: Федор Савинцев

Собчак: А какие взгляды были у вас?

Чаплин: Я тогда стоял за то, чтобы как можно скорее закончилась советская власть, а дальше – посмотрим. Это было неправильно, конечно.

Соколова: Почему неправильно?

Чаплин: Многие думали так, как я, поэтому и получился 91-й год.

Соколова: Вы считаете плохо, что он случился?

Чаплин: Нет, но изменения могли быть более продуманными.

Собчак: Каким образом это было тогда возможно?

Чаплин: Никаким.

Собчак: То есть, оглядываясь назад, вы не видите альтернативного варианта развития событий?

Чаплин: Не вижу. Слава Богу, у нас хотя бы не было кровавой каши, как в Югославии. В 90-е многое было сделано неправильно, но могло быть гораздо хуже.

Соколова: Согласились.

Чаплин: СССР, его политическая система скончались своей смертью. Но выигравшая политическая сила сразу перестала слушать остальные. Я с огромным уважением отношусь к Гайдару, его окружению, люди из которого, кстати, часто приходили в мой храм, некоторые до сих пор приходят…

Собчак: Каяться за грехи прошлого?

Чаплин: Нет, мы общаемся, вместе молимся. У них тогда амплитуда возможностей была действительно очень маленькая. Средств в распоряжении было мало, если говорить об экономике. Зато была опасность всеобщего бунта. Реформаторов 90-х ругать сейчас легко. В свое время я сказал господину Гозману на одном из приемов в Кремле, что их реформы были недостаточно радикальными.

Соколова: Правда?

Чаплин: Нужно было сразу прикрыть все советские заводы, и через год, пока еще не был исчерпан фонд народного доверия, вас – это я Гозману говорю, – может быть, и выгнали бы из страны, зато была бы решена проблема уничтожения нежизнеспособной промышленности. Гозман мне ответил так, что мне стало стыдно. Он сказал: «А знаешь ли ты, сколько у нас было денег? И как был близок тотальный бунт?!»

Собчак: Отец Всеволод, а вы в те смутные времена ходили на площади, демонстрации? Вы участвовали в событиях 91-го, 93-го годов?

Чаплин: В 91-м я учился в Англии. В 93-м участвовал в организации и подготовке переговорного процесса между Верховным Советом и исполнительной властью.

Соколова: Вы выступали посредником? Сами по себе или от имени церкви?

Чаплин: От имени церкви. Вместе с верховным руководством я старался сделать все, чтобы позиции сторон были сближены. В переговорном процессе участвовали патриарх Алексий и митрополит Кирилл. Я передавал тексты, ездил в Белый дом. Эти переговоры, в принципе, увенчались успехом, был принят план разблокирования ситуации. К сожалению, все пошло по другому сценарию. Вопрос решился с помощью силы, оружия. Каждый год в Белом доме я служу панихиды как в годовщину 91-го, так и в годовщину октября 93-го. В первом случае собираются либералы во главе с господином Филатовым, во втором случае – коммунисты.

Фото: Федор Савинцев

Соколова: Вы сказали, что в Англии учились?

Чаплин: В Бирмингеме, учил язык. Полтора месяца примерно.

Собчак: Контраст либеральной Англии, такой богатой, буржуазной страны, с российскими реалиями на вас никак не отразился?

Чаплин: Мир я видел. В течение двадцати лет я объехал шестьдесят девять стран, вплоть до африканских джунглей.

Соколова: В джунглях-то вы что делали?

Чаплин: Там тоже бывают мероприятия, связанные с посредническими усилиями, например в рамках Всемирного Совета Церквей. Жизнь международной тусовки я знаю хорошо, и иллюзий по поводу этой тусовки у меня нет никаких.

Собчак: Что вы имеете в виду?

Чаплин: Это абсолютно прагматический мир, в котором очень важно быть сильным и умным.

Соколова: А у нас не прагматический мир? Православным сильными и умными быть не надо?

Чаплин: Традиционно, на протяжении всей российской истории, русские политические деятели настроены чуть-чуть более идеалистически, чем надо. Русские вообще идеалисты.

Собчак: В чем это проявляется?

Чаплин: Так вот возьми и скажи… В России сверху донизу присутствует неубиваемое стремление видеть людей хорошими. Это красиво, хорошо, приятно, но, к сожалению, из-за этого мы очень часто уступали тем, кому не нужно уступать. Например, чистейшим идеализмом были взгляды императора Николая II.

Собчак: А в современной истории есть подобные примеры?

Чаплин: Михаил Сергеевич Горбачев.

Соколова: Он тоже не учитывал человеческую греховность?

Чаплин: Абсолютно! Как не учитывают ее и наши нынешние руководители.

Собчак: То есть Путин, по-вашему, идеалист?

Чаплин: Путин человек, в голове которого имеется town on the top of the hill, его представление об идеальном мире…

Собчак: Вы считаете, цель Путина – превратить Россию в Город Солнца?

Чаплин: Town on the top of the hill. Солнце там или не солнце, это лучше у него спросить. Наш мир неидеален, в нем присутствует грех. Это базовое богословское положение. Ожидать, что мир станет идеальным, бессмысленно. В этом проблема политического идеализма.

Соколова: То есть идеализм – это в какой-то степени недооценка человеком реальности или желание видеть ее такой, какой хотелось бы?

Чаплин: Можно и так сказать.

Собчак: Вы первый человек в моей жизни, который Путина назвал идеалистом. Свои суждения мы обычно основываем на фактах. Вы по каким признакам определили в Путине идеалиста?

Чаплин: Психологический облик, подход к политике. Чистый прагматик вел бы себя иначе.

Собчак: Как?

(Долгая пауза.)

Фото: Федор Савинцев

Соколова: Прагматик посадил бы Ходорковского?

Чаплин: Нет. Он бы сторговался.

Соколова: То есть Путин посадил Ходорковского по причине собственного жесткого идеализма?

Чаплин: Для Путина и для нашего общества в целом важны ценности, которые пересиливают прагматику. Хорошо это или нет – отдельный разговор. Но очевидно, что общество нуждается в ценностях, которые выше прагматики.

Соколова: Что же это за высочайшие ценности?

Чаплин: Святыня. Единство народов. Уважение к народу.

Соколова: Еще?

Чаплин: Нельзя оскорблять чувства верующих художественными акциями.

Соколова: Ну вот, добрались до Pussy Riot. Поскольку мы сегодня решили быть милыми и дружелюбными, спрошу просто: как вам кажется, отец Всеволод, правильно ли, что три молодые женщины сидят в тюрьме ради торжества неких «сверхценностей», которые, как мы с вами выяснили, сводятся к национальному идеализму, то есть, фактически, неверной оценке реальности?

Чаплин: Я убежден, что многие из тех, кто сегодня негативно относится к этим трем особам и особенно к тем, кто за ними стоит, изменили бы свое отношение, если бы эти женщины сказали: «Мы поступили неправильно и больше так не будем».

Соколова: Они это раз сто сказали.

Чаплин: Нет! Они делают жесткие оговорки, говорят, что поступили правильно и будут продолжать.

Соколова: Что продолжать?

Чаплин: Кощунствовать. Мы поверили бы им, если бы они признали важность тех самых ценностей, о которых я сказал.

Соколова: А вы не допускаете, что эти ценности не для всех такие уж истинные? Что существует, например, приоритет ценности человеческой жизни и свободы над какими-то общественными установлениями и абстрактными декларациями, которые к реальности имеют слабое отношение?

Чаплин: Я считаю, система ценностей в обществе должна быть одна. Конечно, существуют разные группы влияния, мировоззренческие группы. Неверующему хочется жить ради себя или ради собственной семьи и на все другое наплевать. Тем не менее есть вещи, которые общество обязано защищать и оберегать, если оно не хочет разрушаться: могилы, символы государства и т. д. В этот круг входит также и то, что почитают верующие люди.

Соколова: Вы говорите разумные вещи. Но то, что эти девушки попали в тюрьму, явилось не победой церкви, а колоссальной репутационной потерей. Вместо оплота милосердия и всепрощения, каким ей положено быть, Русская православная церковь выглядит каким-то средневековым экзекутором. Согласитесь, образ крайне непривлекательный.

Чаплин: Я считаю, что есть ценности, которые надо защищать. И защищать мы их будем, даже если весь мир скажет, что мы ужасные.

Соколова: Весь мир это уже говорит.

Фото: Федор Савинцев

Собчак: Из трех никому не известных девушек, совершивших глупость и гадость, вы сотворили кумиров, поборников свободы, которых сравнивают с Бродским и Солженицыным! Это, по-вашему, умно?!

Чаплин: Ценности для нас важнее, чем пытаться убедить в них тех людей, которые эти ценности не разделяют.

Соколова: Крайне запущенная форма идеализма.

Чаплин: В отличие от большинства идеалистов я все-таки считаю, что у меня есть шанс реальность изменить. Буду пытаться изменять ее и дальше.

Соколова: С какой приблизительно целью?

Чаплин: Для того, чтобы общество было устроено по законам Божьего Царства.

Соколова: О, Господи!

Собчак: Я бы хотела продолжить – о ценностях. Хочу рассказать две истории. Мои бабушка и дедушка за последние два года ушли из жизни. Я хорошо помню оба этих события, дедушка по папиной линии у меня был воспитан в иудейской традиции, и, соответств

Читать далее