С родителями, 1982 г.

Улица Кустодиева, дом двадцать один, квартира двадцать три. Этот адрес был пришит к моей варежке, его заставляла зубрить мама, это был мой первый дом. Дом-кораблик, казавшаяся огромной трехкомнатная квартира. Родительская спальня с лоджией, гостиная с цветным телевизором и кабинет – детская комната, где большой папин стол соседствовал с моей тахтой и игрушками…

По советским меркам профессор Ленинградского государственного университета жил очень хорошо. Дом-кораблик, румынская стенка, красивые фирменные обои – вроде как свергать советский режим жителям такого роскошного жилища было ни к чему… Квартира была очень светлой, мама обставляла ее с огромной любовью. Вся кухня уставлена маленькими гжельскими фигурками, которые она собирала, в спальне – красивое ярко-синее одеяло и мамина гордость – настоящий туалетный столик с французскими духами и помадами… Это было место-магнит.

Уже потом, когда папы не станет, я приеду сюда побродить по этой улице, увижу запустевший двор, качели, с которых я так больно падала, школу во дворе, до которой казалось та-а-ак далеко зимой хлюпать по снегу… Березка, которую мы сажали с отцом вместе в один из субботников, теперь стала огромным сильным деревом… Чужие люди в моей, двадцать третьей квартире! Какая же она крохотная, оказывается, – кухонька на два метра, коридор, запомнившийся таким длинным… Я проговариваю про себя все эти жутко банальные фразы, которые повторяет про себя или вслух каждый взрослый, возвращаясь в страну своего детства. И такая жуткая грусть и холод после этих слов… Это очень ценное ощущение, когда уезжаешь оттуда, где рос, и потом возвращаешься в эти места снова. Ты явственно видишь, что мир твой исчез безвозвратно. Что все твои представления о детстве, о цветах, расстояниях и местоположении вещей ложны. Что все твои картинки детства – только у тебя в голове, и больше их нет нигде, ибо даже те же стены, деревья и те же самые обои на самом деле совсем другие. Твоя память все давно исказила или изначально «запомнила» все как-то не так. И вот стоишь ты, такой беспомощный великан, посреди «огромной» профессорской квартиры и чувствуешь себя навсегда изгнанным, выкинутым в совсем другую жизнь. И ведь так мне будет казаться и про мои тридцать, и про мои сорок…

В этой квартире рождались мои первые важные и сильные чувства. В ней мама кормила меня манной кашей с ложки и читала вслух папины письма, которые он писал из длительной командировки на Кубу. Боже, я застала время, когда люди писали друг другу письма… Как поспешно мама вскрывала конверт, куда-то убегала читать и потом, радостная, уже приносила мне и, при условии съеденной до рисунка на тарелке каши, читала вслух… Сколько нежности было в ожидании этих писем.

А первые страхи? Проснуться среди ночи и понять, что в квартире нет никого, что родители обманули тебя и, уложив спать, куда-то ушли. И вот я лежу, маленькая и такая беспомощная девочка, и кричать бесполезно – никого нет, позвонить невозможно, остается только, спрятавшись под одеяло, как бы скрывшись от темноты, ждать, ждать и ждать. И не думать о рассказах про всякие черные пальчики, приходящие за маленькими детьми… Но думается почему-то только об этих чертовых пальчиках. И вот уже не выдерживаешь, выглядываешь из-под одеяла проверить, не прокрались ли черные пальчики? И вдруг почти явственно видишь что-то похожее… С поры тех страхов прошло очень много лет, но я по-прежнему не могу уснуть без света ночника.

Эта квартира, которую я так часто вспоминаю и к которой всегда возвращаюсь в своей памяти, – единственный мой дом. В том смысле, что это то место, где я жила, хотела жить и никуда не собиралась уезжать. Мне было хорошо в этой квартирке и плохо, счастливо и страшно, но все это происходило там, в той стране детства «здесь и сейчас», потому что далее это чувство как будто выпало по дороге из чемодана при переезде из одной квартиры в другую. Вначале – отель на улице Желябова, гостиница «Академическая», где мы жили, когда продали нашу квартирку с гжелью и ждали переезда в только что расселенную коммуналку на набережной реки Мойки. Как горько я плакала, когда впервые зашла в подъезд дома, который теперь объявляют летом с катеров проплывающие мимо экскурсоводы как «дом первого мэра Собчака». Надпись «Соленый козел» встретила меня в подъезде и признания в любви Боярскому, живущему на первом этаже. Да, когда я поняла, что мы не вернемся больше в наш кораблик, я залилась слезами… И никакие аргументы о том, что у меня теперь будет отдельная комната, не грели мне душу. И вот полгода в гостинице на соседней улице, где я впервые увидела крысу в туалете и услышала характерный скрип дивана под родителями. Больше это место ничем не запомнилось.

А потом – набережная реки Мойки, первый поцелуй с сыном Боярского Сережей, отдельная комната с ненавистным фортепиано и письменный стол у окна с видом на дом-музей Пушкина. Я так и не привыкла к этой квартире, она так и не стала моей, да и счастья, и семейных вечеров в ней было намного меньше, чем в том моем родном кораблике… А дальше – мне четырнадцать, и вот мой первый побег из дома после жуткой ссоры с родителями. По простыням, в двор-колодец, в смежный подъезд и подальше бегом от всей этой жизни мэрской дочки к подружке на окраину… После жутких скандалов, изнуряющих баталий, в семнадцать с паспортом в руках я переехала на Невский проспект в небольшую квартиру в модном стиле лофт с моим бойфрендом. Но и там, поглаживая модный пульт телевизора «Бенг энд Олуфсен», лежа на простынях «Версаче», я тоже чувствовала, что это все временно, и точно знала, что не ошибаюсь. Потом – уход папы, трагедия и скорый, как побег, переезд в Москву. Опять съемная квартира на Фрунзенской набережной, и опять чувство, что вот когда-нибудь, через какое-то количество лет будет обязательно у меня собственный дом, любимый, родной. Не место жительства или прописки, а именно Дом… Ограбление на Фрунзенской заставило поторопиться с планами. Раскиданные вещи, ощущение, что кто-то не просто спер твои украшения, подаренные любимым мужчиной, а еще порылся в твоей жизни, было отвратительным. До сих пор при воспоминании, как я вхожу во взломанную квартиру, у меня начинает легонько кружиться голова – все перерыто, мои фотографии зачем-то просмотрены и разбросаны по всей квартире. Скомканное белье, выпотрошенные, как желудок какого-то большого животного, шкафы… На накопленные деньги я решила срочно купить квартиру. Ремонт тоже делала бегло, сама, не особо следя за качеством – лишь бы быстрее, лишь бы переехать. Мебель купила всю в одном магазине, ведь в голове была абсолютная уверенность, что это тоже все ненадолго, что вот сейчас поживу еще немного, освоюсь – и тогда э-ге-гей! Все будет по-настоящему, по-взрослому – и квартира, да и вся жизнь. И вот с этим ощущением совершенно временного пристанища я въезжала в свою первую собственную квартиру. Сейчас, прожив в ней более девяти лет, я именно об этом чувстве и жалею – что обосновалась здесь как во времянке. Не о том, что какие-то мечты о личном особняке или двухуровневом пентхаусе не сбылись (это как раз таки слава Богу), а вот об этом чувстве жалею – чувстве временного в том, что стало большим периодом моей жизни.

Буквально недавно я закончила ремонт в своем загородном доме. Дом, о котором я с такой нежностью думала, много лет собирала вырезки из всех модных интерьерных журналов – как и что я хочу обустроить, – наконец состоялся, получился. После жуткой ругани с рабочими и дизайнером, после всех переделок, после всего, что зовется адом российского ремонта, – все сделано. И паркетную доску правильную положили (пусть и с третьей попытки), и стены в нужный оттенок выкрасили, и картины не косо повесили. Все сделали ровно как я хотела. Вот теперь можно точно сказать, что это мой дом, никакой не временный, а самый что ни на есть настоящий, дизайнерский, с дорогой мебелью и красивыми интерьерами. Но хожу я по нему и понимаю, что ничего особенного я по этому поводу не чувствую. Ну, во-первых, потому что за время строительства ездить сюда по пробкам стало решительно невозможно, и сама идея загородного дома в Подмосковье за пару лет абсолютно потеряла свою актуальность. А во-вторых, здесь все равно не было того, за чем я гоняюсь всю жизнь и что, видимо, безвозвратно потеряно в той крохотной (по меркам моей сегодняшней жизни) квартирке на улице Кустодиева. Почему-то на «дизайнерских» кухнях невозможно разговаривать так, как на пятиметровых. И осуществленные твои мечты о доме оставляют едкий привкус. Будто тебя кто-то просто-напросто жестоко обманул с тем, о чем тебе, собственно, мечтать. А кто обманул-то? Только ты сам себя. Все то, о чем мечталось и мне, и папе с мамой в той маленькой квартирке, в мечтах было гораздо лучше, привлекательнее и ценнее. И кто знает, может быть, если бы мечты о таких простых, материальных вещах, как «дом», не осуществились, всем нам было бы только лучше…

Читать далее